Как будто истины простые... - Хелло, Луис ! (ст. и муз.: А. Дольский)
Хелло, Луис !
Александр Дольский Как будто истины простые - отдельно классика и джаз живут и увлекают нас, и там, и тут свои святые, и там, и тут свои секреты, свои гармония и лад, и нет для музыки преград, она звучит везде по свету, и нет запретов и законов ... Но только джаз у нас в загоне - об этом многие скорбят. А потому эрзацы рока так изучаются глубоко и преподносятся любя. 2 И преподносятся любя, и сочиняются с охотой такие пьесы, что тебя отталкивали, как болото. Набор аккордов и секвенций, и все один и тот же септ и штатно преданный адепт наврет сто раз на пять каденций. По-англомански все мотивы так рассопливит в переливах, что не в ушах, в носу свербят. Не за свое берутся дяди ... Прости, прости их, Бога ради, прости незнающих себя! 3 Прости незнающих себя, своих истоков и напевов - они глупы или неспелы и, в музыке себя губя, они ей отдают все соки, так ты когда-то в хонки-тонке не ведая идеи высоких, пел хрипло и играл так звонко, что даже Дейзи-маргаритка почуяла, что сыплешь слитки ты неграм в головы пустые. Там было ясно каждой девке, что ты играл СВОИ попевки, не огорчайся и прости их. 4 Не огорчайся и прости их ... и нас прости — для нас галопы и те сложны, хотя синкопы в них доморощенно простые. Тем более — писатель главный, превозносивший альбатроса, печаль голодных блюзов славных охаял музыкой для толстых. Его великих заблуждений не разделил народа гений - ты, как Шаляпин, здешний житель, и здесь у нас в краях суровых поешь теперь под каждым кровом, ты - контрапункта тормошитель. 5 Ах, контрапункта тормошитель, как обалдел король Оливер, когда ты юный и счастливый играл с ним, зодчий-разрушитель! Да, у тебя и герцог Бейси, и Майкл и Стиви, и Рей Чарльз учились — это как ни бейся - играть, и мыслить, и рычать. Твоя нелегкая фортуна влекла Колтрейна, Пэта Буна, японских юношей "Дак-Дакс". А Элла - гений, свет поэтов не раз тебя помянет в скэтах. О консерватор и левак! 6 Ты, консерватор и левак, - вокал в басах, труба до писка, а интонация так близко подходит к ноте, но никак не завершится попаданьем, и этот свинг, и этот кач, и этот хрип, и этот плач - грань вознесенья и страданья. Холодный джаз, би-боп, джаз-рок вели потом свон бов, но был всегда над ними бог, по имени Армстронг Луи, - горячей музыки вершитель, страны Мажор великий житель. 7 Страны Мажор великий житель, пройдя дороги нищеты, достиг вершины! Не просты пути в парнасскую обитель. И негритянка, джине латая, вздохнет, лоскутик теребя: — У Сачмо глотка золотая и золотистая труба! Ты джазоманов знал ораву, ты видел и плевки, и славу, прошел ты сотни передряг. Как всякий истинный художник, ты - бог в работе и сапожник - счастливейший из всех бродяг. 8 Счастливейший из всех бродяг, почтивший клан миллионеров, ты на перо Аполлинера не мог попасть, увы, бедняк! Уж он бы втиснул в "Алкоголи" душ безглагольные мозоли и ритмы рваные до боли и сочинил бы поневоле такой тебе верлибр для блюза, чтоб ты, прижав тромпето юзом, свой лучший блюз на мир обрушил. Уж он-то знал людей и страсти, все их тональности и масти и как изменчивы их души. 9 О, как изменчивы их души! Легко таким, как Мекки Нож, для них и правдой сделать ложь, и обработать, словно туши. Но Мекки плюнул бы на бошей коричневых, как негра глаз, когда бы знал, что за три гроша Брехт купит голос твой и джаз. Прошли года, и вот уж смело В Берлине Элла Вейля пела, Превер мурлыкал на Бюси. Быть может, с нежностью вселенской в Москве скрежещет Вознесенский - их очень просто искусить. 10 Их очень просто искусить ... Поэты — липкая бумага, и каждый копит, словно скряга, напевы скромные Руси, чтобы затем их воскресить по мере сил и дарованья, тому, что пел когда-то ваня, вернуть азы очарованья. Соленые, как огурцы, частушки, поговорки, плачи берут поэты за примеры. Поэты — лучшие бойцы, (не все), их трудно одурачить, переманить из веры в веру. 11 Переманить из веры в веру, от лаптя в европейский дом, чтоб критик, правящий потом, пенял тебе своей химерой. Легко не всякого. Я с жаром читал Уитмена, Превера, Бодлера, Байрона, Ронсара. За что наказан был примерно. И потому я намекаю, что с блюзом вещь совсем другая - меня с ним связывает Пушкин. Джазист, тебе трезвонят в уши в прямом отходе от частушек, а ты им время дай послушать. 12 А ты им время дай послушать - труби в свой золотой рожок, как черный лаковый божок, и обольщай наивных души. Пусть жизнь им кажется игрою под лень печалей блюзовых, и даже горький блюз порою переполняет счастьем их. И ты трубил в Карнеги Холле, и мчал сердца их поневоле горючей музыки бензин. Казалось им — они в Эдеме, и слышал чистильщик в Гарлеме - наш век звенит, как клавесин. 13 Наш век звенит, как клавесин, построенный в далекой Дикси ... Пора снести его за киксы в комиссионный магазин. А рок в мажоре и в миноре нас силой звука удивит ... Забыт оркестр Кида Ори и старых инструментов вид. Задолбленные вдрызг, в запале иные клавиши запали, и в струнах ржавчины каверны. Играя "Боже, нас спаси!", наш век трещит, как клавесин, настроенный давно и скверно. 14 Настроенный давно и скверно педальный рог сменен на "помпу". У северян покрепче нервы, и то тебя встречали с помпой. Волшебник, как же он играет! Губитель, как же он поет! Недаром выдумка о рае вочеловечила полет. У нас есть тоже гений хриплый, он не поет - творит молитвы, немузыкальные, густые. Он в хохоте утопит скуку, поведает и боль, и муку, как будто истины простые. 15 Как будто истины простые - и преподносятся любя ... Прости незнающих себя, не огорчайся и прости их - ты — контрапункта тормошитель, и консерватор, и левак, страны Мажор великий житель, счастливейший из всех бродяг. Ах, как изменчивы их души - их очень просто искусить, переманить из веры в веру. А ты им время дай послушать ... Наш век звенит, как клавесин, настроенный давно и скверно. 1970-86