Четверть шестого утра... - Видишь, мама... (ст. и муз.: А. Дольский)

Видишь, мама...




                  Александр Дольский



1

Четверть шестого утра, 
с балкона упала книга, 
молятся рядом баптисты, 
это осенний Львов.
Это жестоко —
на простыне нарисована фига — 
черный фломастер на белом батисте. 
Не состоялась любовь.

2

К чести твоей, донна Анна, 
рыло Хуана
тут же за книгой ныряет с балкона 
(астма и фальшь об асфальт)
и замирает, как тело геккона,

3

если снято оно 
на стеклянной пластинке, 
а напротив окно 
медленно едет по дому к трубе 
водосточной,
как рука в маникюре к ширинке, 
только грубей 
и восточней.

4

Мне говорили, как стать сумасшедшим, 
чтоб не маячить в прицеле душмана.
И вот я вернулся оттуда 
и совсем позабыл о прошедшем 
времени, где корешался с дурманом.

5

Видишь, мамуля, 
как мясо мое муравьи облепили, 
сделана пуля
в Чикаго, а может, в Шанхае.
Она разлетелась в груди наподобие пыли, 
и вот я по небу шагаю,

6

ибо меня призывают, как наш подполковник, 
Аллах,
Саваоф, Озирис, и Ярила, и Яхве.
Я им устроил подобие конкурса 
по шестибалльной системе, 
чтобы мой прах
сторговать за сестерции, франки и драхмы. 
Хитрость же фокуса 
в том, что я жив, но не в нашей системе
солнечной (это имею в виду я).
Ты же меня наблюдаешь своим изумительным 
глазом,
словно я в этой. Позволь, но понятия введу я 
новые не постепенно, а сразу.

8

Так материнское горе 
это знакомо, весомо и нужно, 
когда сыновья получают оружие, 
но вскоре
становится ясно предельно — 
это досадная блажь
для губернаторов, что проживают отдельно 
от неудобства, от пьянства и краж, 
от призыва детей, 
от смертей

9

и, говоря языком площадей, 
от народа.
Это свобода,
что недоступна сознанью людей, 
как недоступны философы прошлого века 
в библиотеках,
что охраняются дамами с низкой зарплатой. 
Нет виноватых...

10

Мненье скорее мое, чем Тацита, — 
не колбаса, или сахар и пиво,
или салфетки для нежного зада — 
суть дефицита.
Честь и достоинство — то, что красиво 
для маленькой мышцы в груди 
или взгляда
на мир как на поле добра и привета. 
Серость привита 
с казни Сократа,
с казни крестьянства в тридцатых.
Нет виноватых...

11

Рана моя — это искусство 
высокого тона, 
что убито, зарыто, забыто 
(без стона
над нами сидящих прокрустов). 
Причину всегда отделяют пространства, 
века или годы.
Для примера, 
скажем, и Пушкина нет без Овидия или Гомера. 
Нет современного лауреата 
без непросвещенных князей, 
без Малюты, малюток и прочих друзей, 
без плановой нищей зарплаты.
Нет виноватых...

12

Мама, в твоей голове копошатся химеры 
(а по траве снова идут и поют пионеры). 
Жизнь продолжается, мама, 
и старики 
умирают с тоски,
и молодые стареют упрямо, 
юноши пьяные лапают дев, 
что не умеют продаться за сотню ворам. 
Халат сумасшедший на тело надев, 
гуляет твой дух по гератским дворам.

13

Ищешь ты сына...
Видишь — мой череп валяется у магазина. 
Нищий душман собирает в него подаянье. 
Сам без ноги, без руки и без глаза... 
Череп, как ваза,
полон купюрами сотенного содержанья 
с профилем Ленина, нам дорогим. 
Наши враги
продают на чужбине мое покаянье.

1983—86